Штрафники. Том. 8

Сам о себе (Из автобиографии писателя) Мне исполнилось 18 лет в том сентябре, когда началась Вторая мировая война. Не нужно быть гадалкой, чтобы предвидеть дальнейшую судьбу тонкошеего очкастого и уже остриженного «под ноль» студента-филолога, провоевавшего всю войну. Вернувшись с войны, попытался рассказать в своей первой книге правду о побоище над Баренцевом морем. Горела во мне пушкинская строка: «Здесь человека берегут, как на турецкой перестрелке». Когда затем позволил себе коснуться и других аспектов «гуманизма» и мудрости нашего государства, оно принялось за меня без промедления. Набор всех моих книг был за одну ночь во всех типографиях СССР и ГДР рассыпан. В Лейпциге рассказ «Король Памира» о пограничном шофере выдирали из стотысячного тиража по листочку… В Москве заново проверяли новые издания: не упомянут ли где опальный?.. Не проскочило ли его имя? «Григорию Свирскому перекрыли кислород», — академически спокойно заключил в своих недавних мемуарах бывший зам. министра КГБ СССР. Об этом и многом другом, о жизни в России и на Западе — в девяти моих автобиографических романах и повестях, написанных в изгнании и переведенных на главные европейские языки. Брежневская Москва отлавливала их на границе точно наркотики или оружие. Особо, истерически бдительно — парижское издание романа «Заложники», романа, можно сказать, «семейного», а затем лондонское —книгу о литературе сопротивления — «На лобном месте», вызвавшую на Западе обвал статей и рецензий. И советское КГБ, увы, достигло своей цели: для новых поколений России писатель-диссидент Григорий Свирский стал невидимкой.